Он закончил смену в четыре утра.
Экран погас. Курсор остановился.
Где-то далеко погасли окна.
— Задача выполнена, — сказал он в микрофон.
Спокойно. Без дрожи. Как говорят про отчёт или таблицу.
Начальство ответило сухо:
— Принял.
Никто не сказал слово «люди».
Никто не сказал слово «дети».
Сказали «цель», «попадание», «отработка».
Он выключил пульт.
Надел куртку.
Пошёл домой.
На улице было утро.
Собаки тянулись к мусорным бакам.
Трамвай скрипел, как старый сустав.
Обычная жизнь. Та, в которой он — нормальный мужик.
По дороге он зашёл в магазин.
Потому что дома ребёнок.
Потому что закончилось молоко.
Он стоял у холодильника и выбирал.
Процент жирности.
Акция или нет.
Срок годности.
Перед ним — пачка молока.
За ним — ночь, в которой исчезли дома.
Он не думал о том, что за несколько часов до этого
его палец нажал кнопку,
а где-то женщина не успела добежать до коридора.
Ребёнок не успел проснуться.
Старик не успел понять, что происходит.
Он не видел крови.
Не слышал крика.
Не чувствовал запаха гари.
Он видел экран.
Координаты.
Зелёную галочку «успешно».
И вот теперь он стоит в магазине
и раздражается, что очередь медленно двигается.
Как будто кто-то украл у него время.
Кассирша зевает.
Пикает сканер.
— Пакет нужен?
Он кивает.
Он вежливый.
Он хороший.
Он думает о ребёнке.
О том, как тот пьёт молоко перед садиком.
О том, что надо успеть поспать.
О том, что он защитник.
Он верит, что он не убийца.
Потому что не видел лиц.
Потому что не слышал имён.
Потому что «так приказали».
Система сделала всё правильно.
Она убрала кровь с экрана.
Звук — из ушей.
Совесть — из процесса.
Она превратила смерть в удалённую работу.
С восьми до четырёх.
Без переработок.
С выходными.
Он идёт домой.
С молоком.
С ощущением выполненного долга.
А в это же утро
кто-то идёт не в магазин,
а к развалинам.
Ищет стену, которой больше нет.
Ищет голос, который больше не ответит.
И ищет объяснение,
почему человек, купивший молоко,
решил, что он хороший.
Самое страшное в этой войне —
не ракеты, хотя это очень страшно и больно.
Но ещё и то, что убийство для русских стало работой.
Когда можно снести дом
и потом выбирать молоко для своего ребёнка
с ощущением, что ты прав.
Освободитель без крови на руках —
самая удобная форма зла.
Потому что он искренне не понимает,
за что его когда-нибудь будут судить.
Он не монстр.
Он — обычный.
Он руZZкий